30. Большая проблема по имени Клермон

Решив, что надобно ковать железо, пока оно горячо, я подошел к де Бюсси прямо на месте, в главной приемной Лувра, и учтиво к нему обратился:
- Сеньор, мое безграничное почтение повелевает мне оказать вам одну услугу, дабы мы могли подружиться и стать, если угодно, двумя Аяксами, о коих весь Париж говорил бы потом: «Вот идут самые неразлучные товарищи на свете». Зная, каким благорасположением пользуетесь вы при дворе, а также в освященном святой Женевьевой парижском чреве, я рискнул к вам подойти и заговорить об одном предприятии, кое принесет вам несомненную пользу, а мне - такого друга, как вы. Не могли бы мы обсудить сей прожект в каком-нибудь погребке?
- Хорошо, сеньор, я весь к вашим услугам, но не сейчас, не сию минуту! - устало произнес Бюсси, покосившись на своего неотесанного кузена де Клермона и одним выражением глаз давая мне понять нижеследующее: «Повремените, дайте мне токмо избавиться от этого болвана, а потом потолкуем».
- Назначьте же время и место, чтобы могли обсудить наше предприятие.
- Вечером я выйду из Лувра и загляну в одну харчевню на площади Мобер. Она называется «Три пекаря». Там никто не сможет нам помешать.
Я не смог унять радостный блеск в глазах и, условившись о более детальном времени, предался затем сладостным мечтаниям о том, как заполучу Бюсси в друзья. Вместе мы сумеем провернуть такие дела, что еще оставим по себе воспоминания среди соотечественников. То досадное препятствие, каковым был наглый деревенщина Клермон для Бюсси, станет отныне краеугольным камнем нашей дружбы…
В седьмом часу вечере мы уже сидели в «Пекарях», заказав по крупной кружечке бургундского. Бюсси пил, не пьянея, как всякий честный человек, а я зондировал почву.
- Итак, сеньор, вообразим ситуацию. Некий человек мешает вам и доставляет крупные неприятности. Имеете ли вы таких недоброхотов?
- Как правило, такие люди недолго доставляют мне огорчения, - заметил Бюсси. - Их находят убитыми.
- Согласен, сударь, однако есть и такие люди, коих вы не можете убить из разного рода соображений. Например, родства.
Бюсси побледнел, но ничего не ответил.
- Надеюсь, вы поняли, кого я уразумел, говоря о подобных людях. От меня не укрылась сегодняшняя преотвратительная сцена в Лувре, когда ваш кузен грубил вам напропалую, а вы были вынуждены молчать, хотя сие очень многих трудов вам стоило. Я заметил также, что вы закусили губу до такой степени, что на ней даже выступила кровь, а потом сжимали кулаки, впиваясь в них ногтями. Раза два иль три вы машинально кладывали руку на эфес шпаги, словно собираясь проткнуть Клермона прямо во дворце.
- А вы, барон, оказывается, проницательный человек! - воскликнул Бюсси. - Вы читаете по самым маленьким жестам и дерганиям лицевых мускулов, как римский авгур по полету птиц.
- Благодарю вас, - скромно ответил я. - Что ж, я всецело разделяю настроения вашей сиятельности и рад сообщить вам, что этот Клермон мне и самому не нравится. Такие люди, как он, напрасно бременят Гею и принесут огромное удовольствие многим людям, ежели снидут с ее лица во мрачные обители Тартара. Кстати, у меня появился нижеследующий план. Что вы мыслите об одном хорошем ударе в сердце Клермона, но не вашею рукой, однако рукой не менее верной вам, нежели ваша собственная? Удар мог бы последовать где угодно - на Пре-о-Клерк, в Венсеннском лесу, наконец, в Сент-Антуанском квартале, где, как вам известно, очень много уголков и закутков, где любой смертный может быть с легкостию продырявлен. Что вы скажете на это?
Бюсси молчал, однакоже лицо его являло собой отображение самых разнообразных мыслей: всё, что творилось в сию секунду в душе дворянина, как будто в алхимической лаборатории, бросало на его глаза и лик некое зарево. То мертвенная бледность, то алое смущение, то кумачовый кумачовый гнев попеременно сменяли друг друга на этом зерцале страстей, ни на мгновение не задерживаясь. Я понял, что Бюсси переживает сейчас мучительное искушение: он всею душой хочет дать мне согласие на умерщвление своего родственника, однако благородство дворянина не повелевает ему принять моих услуг, поелику они смахивают на труд наемного убийцы. Но и отвергнуть их полностью Бюсси не мог, понеже это означало бы, что он откажется от моих доброхотств в грядущем… Сия борьба раздирала сердце бедного д'Амбуаза в клочья, и мне стало его по-настоящему жаль.
- Хорошо, сударь, - прервал я его горестные размышления, - вижу, что вы благородный человек и никогда не обратитесь к услугам сбира. Давайте покончим на этом, мне самому совестно, что я предложил вам убийство родича.
Бюсси шумно вздохнул и ответствовал после некоторой заминки.
- Спасибо, вы выручили меня из затруднительной ситуации. Однако сеньор де Клермон являет для меня одну большую проблему, и мне, право же, несказанно жаль, что я отказываюсь от ваших услуг. Верую, что и вы не хотели испытывать меня, но предложили помощь со всем чистосердечием. Про вас говорят много хорошего, барон, и я проникнут к вам несказанным уважением. Это надо умудриться - пометить самого Гиза и разгуливать пред его носом десять лет спустя, как ни в чем не бывало! - натужно засмеялся он. - Вот вам моя рука, и с этих пор мы станем неразлучными Аяксами, Энеем и Ахатом, Геркулесом и Иолаем, кем угодно, в зависимости от того, кем вы хотите себя прозвать.
- В свою очередь, сударь, оставайтесь покойны в моем к вам расположении, равно как и в преданности, - ответствовал я, подавая руку Бюсси. - Если большая проблема по имени Антуан де Клермон все-таки действует вам на нервы, вместе мы уж сумеем ея разрешить.

45. Грусть Анри

...

В популярности поэт-южанин сумел обскакать даже такого известного виршеплета, как Бюсси. Лирика сеньора д'Амбуаза была слишком вежественной и куртуазной для сего времени и нравилась единственно придворным дамочкам. В относительно спокойные времена, когда Ронсар еще оставался в моде, стихи Бюсси были бы востребованы обществом, но сейчас социальный заказ переменился полностью. Золотой Век Франциска давно миновал. Ныне требовались аскетизм, безоттеночные краски, когда весь мир делился токмо на белое и красное (белый был искони гугенотским цветом, а красный избрали паписты и враги нашей страны - гишпанцы).
Бюсси и сам осознавал, что опоздал родиться, и сердце его порою сжималось от таких мыслей. Быть может, к хандре, его обычному состоянию, примешивались уколы больной совести в том, что сей муж умертвил в Нощь своего двоюродного брата? Но чего не знаю, произнесть не могу. Видя его вечные терзания - черту, в принципе, отличающую всех благородных людей - я положил на сердце, что боле не могу яриться на убийцу. По сравнению с грехами других папистов выходка д'Амбуаза была ничтожна, и я мысленно дал ему некое отпущение грехов. Теперь с Бюсси снова надобно было сойтись, и наша дружба долженствовала сделаться еще более крепче, чем прежде.

51. Новые знакомства

...

Сейчас иное занимало меня. Наконец-то я сблизился с Бюсси.
Примирение далось довольно тяжело. Поначалу гордый лев, как будто стыдясь происшествия на Турнельском пустыре и желая поскорее вычеркнуть его из памяти, постоянно бежал меня: едва встретив, переходил на другую сторону улицы, а стакнувшись нос к носу, в глаза не смотрел, нарочно заводил разговоры в моем присутствии с кем угодно, но не со мной, вечно делал вид, будто занят или чем-то озабочен, лишь бы ему не докучали приставаньями, в общем, игнорировал, как мог.
Но время, очевидно, лечит былые раны, и увидев меня в королевских трубачах, а также услышав об одном моем подвиге (осерчав, я поколотил королевского миньона, шевалье д'О), Бюсси однажды самолично явился в мой дворец на набережной Селестинцев, дабы засвидетельствовать почтение пожатием руки.
- Я страшно презираю миньонов, - сообщил мне сеньор д'Амбуаз, - и всегда завидую тем, кто сумел сделать им какую-нибудь гадость. Как жаль, что у меня сие не слишком получается! В последнее время дворцовые нахалы - Келюс, Можирон и Задуйнос (я пропустил последнее имя мимо ушей) - в упор меня не замечают. Даже когда я наступаю им на ноги и сплевываю обгрызенные ногти на камзолы, эти люди сама вежливость. Не постигаю, отчего сие? Ведь в прежние времена каждый из миньонов просто спал и видел, чтобы скрестить со мной шпаги.
Лукеаво подмигнув, я начал сплетничать
- Сообщаю под большим секретом - и уверен, что завтра он разнесется по всему Парижу. Король строго-настрого запретил любому миньону иметь с вами дело.
- Отчего же? - искренне изумился Бюсси.
- Государь боится, что вы продырявите кого-нибудь из этих мальчиков. Сердце Генриха просто не перенесет такой потери…
Тут мы оба искренне рассмеялись и, как уже было с нами уговорено три года тому назад, сделались Ахиллесом Ахиллесом и Патроклусом нынешней эпохи. Бюсси водил дружбу со мной не токмо из восхищения, но и по неким иным соображениям. Ведь я прослыл одним из наиблистательных фехтовальщиков во Франции, а уроки у Леклерка токмо умножили сию славу. О моем знакомстве с техникой боя в самых различных стран слагали легенды. У италиков заимствовал я осторожность и осмотрительность, у немцев - железную хватку пальцев и резкие контрудары, у гишпанцев - их ловкие финты, а у поляков, коих не зря прозывают средь нас дикими сарматами, - их вольты, прыжки, внезапные расслабления и жестокий бой грудь в грудь. Сии тактические хитрости и норовил у меня выпытать Бюсси, сам фехтовальщик отменный (говорят, даже рубака Крийон трепетал пред ним), и я всегда рад был поделиться знаньями. Итогом уроков с Бюсси, изрядно повысивших мою самооценку, стало то, что я вообще перестал ходить к Леклерку, к немалому его огорчению.

59. Сонет

Из рассказов моего друга я сумел составить вполне исчерпывающий портрет госпожи Дианы. Поистине, графу де Бюсси, подобно преставившемуся государю Генриху Второму следовало объявить своим гербом рогатый полумесяц и изодеться в черные и белые цвета, ибо прекрасная госпожа полностью соответствовала своему мифологическому имени.
Сия прекрасная дщерь природы выросла в провинции Анжу, в дому своего отца, барона де Меридор, славного во времена короля Франциска Первого. Барон был истый образец дворянина того великого времени. Вежественный и верный рыцарь, достойный слуга своему королю, он разделил с ним и поражение в битве при Павии, и горечь испанского плена. Блеск великого сюзерена передался передался и храброму вассалу, ибо король благоволил Меридору и даже подарил ему свой образ, писанный кистью Леонардо. (Когда Бюсси напомнил мне о великом художнике да Винчи, сердце мое, надобно сказать, учащенно забилось.) Портрет висел в фамильном замке на самом видном месте.
Дочь барона Меридора, сего настоящего и доброкачественного сына Златого Века Франциска, оказалась столь же лучезарна и сиятельна, сколь и ее отец. Воспитанием она унаследовала самое лучшее от того времени, а красою превзошла каждую женщину в Анжу. Стоило токмо увидеть ее светлый лик, и уже невозможно было глаз отвесть.
Не диво, что все дворяне округи влюбились в Диану. Сватался к ней и Бриан де Монсоро, владелец небольшого поместья в сих же местах. Но Монсоро был последним, за кого красавица восхотела бы выйти замуж, поелику страстный охотник нанес ей жесточайшее оскорбление…
Диана, как я уже сказал, истинною была дщерью Натуры, знала язык зверей и разговаривала с ними. Каждый день можно было увидать сие прекрасное подобие бессмертной богини в Меридорском лесу, где кормила она белок с рук, гладила жесткую кабанью гриву и исцеляла чудодейственным бальзамом волчьи раны. Звери питали редкостную приязнь к дщери человеческой и нимало ея не опасались, такожде и она могла не пугаться их. Воистину, ежели бы обитал в Меридоре геральдический зверь единорог, Диана могла бы столковаться и с ним. Но главною любимицей девицы все-таки оставалась маленькая лань по прзванию Дафна. Юной нимфе в зверином обличии был ровно год от роду, но умом и статью лань превзошла всех своих единоплеменниц. Трогательная и нежная дружба человека и животного вызвала бы из глаз любого слезу умиления, се было загадочное, мистическое родство разных душ, необъяснимое никому из смертных.
И вот в один недобрый час алчному Монсоро вздумалось поохотиться - и конечно же, на Дианину лань. Безумный Безумный Нимврод загнал не одну лошадь, прежде чем настиг быстроногую беглянку. Смерть Дафны была ужасна: Монсоро заколол ее ножом. Происходило сие буквально на глазах у Дианы - и легко же себе представить негодование и гнев девицы в виду того, как расправляются с ея любимицей.
Когда Монсоро посватался, красавица упорно сопротивлялась браку. Однако негодяй пустил в ход архивозможные трюки, то лесть, то запугивание, то намеки на связь с братьями Гизами - самое действенное средство в то время. Отец понужден был сдаться, и выдал-таки дщерь замуж. Но Диана была отнюдь не такою простушкой, каковой могла бы показаться на первый взгляд.
Под покровом прекрасной внешности и кроткого характера, в том месте, где обретается сердце женщины, бушевали молнии истинно Вулкановы. Богиня, конечно, не смогла бы въяве отмстить дерзкому Актеону, превратить шельмеца в оленя или нанести ему еще какой-нибудь вред. Но она могла сделать из муженька рогатое создание иным, гораздо более простым и действенным способом - что и проделала.
Святотатец, осмелившийся покуситься на святые меридорские владения и даже на тело юной Дианы, был наказан сполна. Теперь жизнь его превратилась в сущий ад. Монсоро и без того был ревнивец, редкий средь смертных, а тут ему еще и повод таковой предоставили. Ибо Бюсси, образец всех мужеских достоинств, был куда как лучше бездарного, но влиятельного ловчего. Одного-единственного сонета, написанного им, оказалось вполне достаточно, чтобы Диана де Меридор воспылала ответным чувством. Вот сии стихи:
Я не прошу у Бога благ земных,
Не требую твердынь себе небесных.
Без ваших глаз мне проку нет от них,
И я бедняк - всегда и повсеместно.
Я лишь затем оттачиваю стих,
Чтоб он дышался этим чувством честным.
Лесть куцую всех шаркунов окрестных
Забудьте - ради их, стихов моих.
Моя любовь, изложенная в слове,
Быть может, вам давно уже не внове:
Вы это слышали. Но все же вас молю -
Внемлите безыскусному сонету,
Поскольку (достоверно знаю это!)
Никто не любит вас, как я люблю.
Итак, госпожа Диана полюбила славного витязя Бюсси, о верности и нежности коего в народе уже складывали песни. Она полюбила его так искренне и пылко, как токмо может полюбить женщина. Узы брака боле не стали для нее препятствием, страстность, с которой она отдалась великолепному кавалеру, свидетельствовала лишь о том, как слепо заблуждались люди на ея счет. Се была отнюдь не кроткая овечка, но истая богиня с бессмертным сердцем, умевшим любить верно, безоглядно и не рассуждаючи - и, смею вас уверить, что, ежели она любила Бюсси, то уж токмо его, а никого и никогда боле.
Красивый роман творился на моих глазах и при моем непосредственном соучастии. Словно резвый Купидон, я порхал между влюбленными, перенося им разные краткие амурные записочки, дурачил глупого Монсоро, сколько хотел и во все тяжкие, к тому ж еще и использовал простака в многочисленных своих интригах. Рогатый ловчий воспылал ко мне исключительным доверием и сделал наперсником в одном предприятии верных Гизовых прихвостней, кое звалося Священной Лигой.
Когда я узнал, как зовется сей прожект, токмо тут-то и воспомнил страшное предначертание мэтра Мишеля де Нотр-Дамм…
«Человек, спасший Генриха, положит начало своими действиями длинной веренице событий, коя приведет к созданию Священного Союза. Гиз поймет, что теряет власть, ибо Генрих - единственное досадное препятствие на его пути. И вот тогда герцог создаст Лигу, которая озадачится одной целью - привести герцога к престолу. Но проект сей пропадет втуне…».
За последние четырнадцать лет я основательно подзабыл сие предсказание, но вспомнил о нем, едва токмо первые признаки чертежа будущего стали проявляться. И тогда, виждя, как затевается Лига, я угомонился сердцем. Сколь ни хитер Генрих Гиз, к власти ему все одно не прийти. Предприятие обязательно провалится, и тогда можно быть уверенным, что в действие и вступит другой вариант Гиштории, лично мной подготовленный и взлелеянный.

63. Человек предполагает, а Господь располагает

Для главного ловчего не было никаким секретом, что Диана давно уже изменяет ему с молодым и горячим Бюсси. Их любовная связь давно уже стала достоянием всеобщей гласности, в Лувре токмо о ней одной и поговаривали. Как я уже заметил, свет не видывал большего ревнивца, чем Монсоро. Прознав, что его супруга любит другого, ловчий не мог удовлетвориться единой смертью ея возлюбленного. Для того, что потрафить своему подлому самолюбию, ему требовалось умертвить и свою супружницу. К тому же Монсоро был совсем не уверен, что Бюсси удастся заколоть в честном поединке. Сеньор д'Амбуаз - и без того отменный фехтовальщик - сейчас постоянно практиковался в занятиях со мною и сделался практически неуязвим.
Вот в голове хищника и созрел беспримерный по коварству план: убить Бюсси в тот минуту счастия, когда Диана одаривает его ласками, в тот момент, когда Бюсси расслаблен, безобиден и безопасен и когда его верная шпага лежит в нескольких шагах от алькова, прикрытая колетом и портупеей, иными словами - когда она практически недоступна.
Но для такого предприятия требовались деньги - Монсоро их не имел, ибо был беднее церковного мыша, а Гиз практически ничего ему платил, Нимврод действовал, так сказать, на общественных началах, словно истый волонтер. А чтобы нанять головорезов-сбиров, надобно было не скупиться ни на какие средства.
Кроме того, смерть верного слуги могла не понравиться Двуносому герцогу, а ловчий сего боялся. Монсоро предпочел не восстать против Анжу, а договориться с ним. Превосходный знаток душ человеческих, Нимврод ведал, на что следует давить. Герцог сам в оны дни трепетал пред Дианой, ибо краса сей женщины могла бы соперничать с ликом луны на нощном небосклоне. Так два подлеца и стакнулись между собой и произвели ужасный комплот, который я даже не могу охарактеризовать, ибо по мерзости сие было беспримерным деянием. А поелику два негодяя всегда скорее найдут общий язык, нежели два честных человека, то Анжуец сразу же, едва Монсоро предложил свои мерзкие услуги, согласился на умерщвление Бюсси, в коем видел счастливого соперника.
Герцог-то и снабдил главного ловчего нужными суммами. На такие дела Анжу вообще никогда не скупился.
Монсоро за какие-нибудь два считанных дня сумел набрать банду наиотпетых головорезов, которые токмо имелись в Париже и окрестностях. Испытаннейшим мастером подобных поручений считался в те дни небезызвестный капитан Грабежи. Он давно уже ушел с большой дороги и подрабатывал сбиром, поелику в таком рукомесле заработок бывал постоянный и довольно обильный. Надобно сказать, подрабатывать наймитом было еще и безопаснее: в случае промаха тебя ожидала не королевская петля, а всего-навсего удар шпагой. Хотя, конечно, риск для жизни тоже был велик. Узнав, что предстоит иметь дело с Бюсси, Грабежи заломил учетверенную цену - Монсоро пошел и на это.
- Ну что ж, если ваша милость не жалеет ни экю, ни ноблей, ни маленьких и милых сердцу каждого человека золотых тестончиков, то я согласен, - заявил Грабежи. - Теперь один вопрос: кого бы вы хотели поставить во главе моих молодцов?
- А вы что, не пойдете? - искренне изумился Монсоро.
- Нет, ну что вы! Конечно же, пойду. Просто в подобных делах я предпочитаю держаться в тени и нападать из засады, тогда как мои ребята вступают в действие первыми. Я, можно сказать, держусь в арьергарде, ибо бессмысленно рисковать не люблю.
- Зато любите, чтобы вам доставался главный куш! - заметил Монсоро.
- Да, вы меня верно поняли, - невозмутимо ответствовал Грабежи. - Ну так что же, ваша светлость? В моем отряде имеется один сорвиголова, я готов даже доверять ему как самому себе. Звать его Николя Крюшон, родом он из Дофине, бывший хлебопек, зато сейчас профи просто редкостный.
- Да ладно вам, мэтр Грабежи! - махнул рукой Монсоро Монсоро. - Не надо никаких Крюшонов! Я сам встану во главе отряда. Уж оченно хочется мне самолично продырявить шкуру нахалу Бюсси.
- Желание клиента - для нас закон, - вскинул бровь капитан. - Однако Крюшона для подстраховки я вам все-таки дам. Еще неизвестно, как поведет себя объект. Должен вам признаться, наше предприятие довольно рискованно. Но за результат ручаюсь.
- Головой? - хохотнул Монсоро.
- Именно этим местом, вы прекрасно меня поняли, - сказал Грабежи, существо на редкость хладнокровное и спокойное.

65. Кошмар на улице Сен-Катрин
И вот я прихожу во дворец Бюсси, но к немалому моему удивлению никого там не застаю. Слуги, включая доброго пропойцу Санградо, токмо руками пожимают: господин, дескать, вчера поздно вечером оседлал любимого коня Роланда и укатил, а куда - не сказал. Все яснее ясного: он поехал к своей возлюбленной.
Однако в таком случае наш Бюсси обязательно должен был прийти в мой дворец, сие уж как Бог свят… По-прежнему ничего еще не заподозрив, но уже испытывая неосознанную сердечную тревогу, я устремился ближайшим паромом на другой берег Сены, в Сент-Антуанское предместие, на улицу Сен-Катрин, в знакомый мне дом госпожи Дианы.
Егда я достиг цели, то картина, представшая моим очам, совершенно затмила собой все виданные прежде ужасы.
Парижан было не удивить погромами и нападениями, каковые после Варфоломеевской Нощи случались в сем адском вертепе буквально на каждом шагу и чуть ли не каждый день. Людей могли выволочь из дому средь бела дня и прирезать прямо на улицах, никто бы и слова не сказал. Дело сие было обычное. Разного рода отребье шныряло по граду, особенно в Сент-Антуанском предместии и вселяло страх в души обывателей. Было и такое интересное явление, как детские банды, сколоченные из разных гаврошей. Читатель помнит, что именно такие молокососы растерзали мертвое тело адмирала Колиньи. Насколько мне помнится, самому юному разбойнику из парижских гаменов оказалось девять лет от роду. Прирезав в одиночку целое семейство достопочтенного буржуа он кончил дни свои на королевской виселице Мофокон, а труп мальчугана вороны клевали ровно два года.
Однако то, что произошло здесь, вселило бы немотствующий могильный ужас в душу любого. Видение просто не укладывалось ни в какие разумные рамки. Стены окрестных домов были залиты кровью, чернеющими подтеками стекшей вниз и превратившейся на мостовой в грязные спекшиеся ручейки. В сих страшных лужах то здесь, то там лежали убиенные с пробитыми головами и выпущенными наружу кишками. Их разделывали и свежевали через одного, и неизвестный потрошитель-мясник не успевал даже переводить дух. Лица мертвецов были залиты кровию, и совершенно нельзя было разобрать, молодые это люди или старики, о сословной же принадлежности вообще помалкиваю.
У решетки дома госпожи Дианы лежал полуодетый мужчина, лишь для приличия кое-как прикрытый плащом и, судя по шумному дыханию, еще живой.
По золотому шитью плаща, а также по тембру стонов, кои он издавал, я понял: Бюсси! Кровь ударила в голову, в глазах потемнело. Не помня себя, я схватил полумертвого страстотерпца, положил его на плащ, даже не потрудившись прикрыть срамные части тела, и с натугою втащил в дом. Кажется, даже дверь сумел затворить за собой лишь с третьей попытки - так вымотался!
Бюсси тяжело хрипел и произнести ничего не смог, однако по благодарному взгляду, посланному мученическими глазами, я все-таки понял, что он хотел мне сказать…
- Э, дорогой куманек, не волнуйтесь, - приговаривал я. - Сейчас я постараюсь добыть вас с того света и приведу доктора, да не вашего проходимца Санградо, а королевского лекаря Мирона.
- Ди… Ди… - приговаривал тяжелораненый.
- Что вы говорите? Диана? - По кивку Бюсси в сторону стенного шкафа я понял, что красавица находится там, и устремился через комнату, где всецело господствовал беспорядок беспорядок, прямо к месту заточения прелестной узницы.
Как и следовало ожидать, Диана обреталась именно в платяном шкафу - крепко связанная, с кляпом, наглухо засунутым в рот. На нее не потребовалось столько же усилий, как на Бюсси. Лишь склянка с нюхательными солями и небольшая пригоршня воды.
- Что с ним? Где он? - таковы были первые слова любящей женщины.
- Ваш рыцарь жив, - поспешил я успокоить госпожу де Монсоро и вкратце объяснил ей суть ситуации. После чего попросил, чтобы она, если способна держаться на ногах, поухаживала за раненым витязем, а я покуда сбегаю за лекарем.
- Будьте тверды и мужественны, - попытался я ее успокоить. - Обычная уличная разборка, с кем не бывает. И все-таки что же тут произошло?
Из рассказа графини де Монсоро (имя мужа теперь было ей омерзительнее всего) я понял, что инцидент нынешней ночи явно вышел за рамки уличной разборки. Случилось то, чего никто из нас просто не мог ожидать. Когда вежественный сеньор Амбуаз явился в дом Дианы и только-только собирался предаться с ней восхитительнейшему чтению любовной лирики Маро на ночь, в незапертую дверь (ее явно оставил кто-то из подкупленной прислуги) ворвалась толпа сбиров со шпагами наготове и набросилась на полуодетого Бюсси с явным желанием покромсать. Но герой был совсем не лыком шит и начал расправляться с головорезами так, как учил его я. Несколько наймитов были прикончены на месте, а среди них - излишне пылкий ревнивец Монсоро. Диана указала мне на его труп, растянувшийся поперек прохода в спальню. Остальные, теснимые Бюсси, все-таки сумели превзойти его числом и даже вышвырнули на улицу в чем мать родила.
Тут славному дворянину мешало отбиваться одно-единственное обстоятельство - природная стыдливость, свойственная каждому представителю Адамова рода. Упомянув о такой Ахиллесовой пяте, Диана заливалась горючими горючими слезами. Она была уверена, что в доме Бюсси явно сможет отбиться, но вот на улице…
- Утишьтесь, сударыня, вы же видите, он еще жив! Остальное можете мне не рассказывать, все знаю и так. Часть злодеев расправлялась с храбрым сеньором на улице, а двое или трое крепко связали вас и заткнули кляпом рот, чтобы вы не позвали на помощь.
- Да, это так, - ответила графиня, утерев слезы. - Но я тоже сопротивлялась. Одному я прокусила палец, другому ухо.
- Прокусили, сударыня? - озадаченно спросил я, оглядевшись по сторонам и уже успев оценить обстановку. - Боюсь, вы неверно понимаете ситуацию. Вы не прокусили, а откусили ухо. Вон оно плавает в луже крови, а рядом лежит бывший его владелец, скончавшийся от обильной кровопотери… Что? Ба, да это же Крюшон!
По лицу убылого бугленвальца опознать было трудно, но по плешивому черепу я его узнал мигом. Се был действительно он, череп мэтра Николя Крюшона, неудавшегося дворянина, я узнал бы его из тысящи! Кое-как утерев кровь с мертвого лица, я вгляделся в черты своего бывшего друга, пытаясь найти на нем хоть какое-то подобие мысли. И был снова разочарован. Тупое лицо бывшего хорошего крестьянина и нынешнего мерзкого сбира уже ничего не выражало, кроме боли из-за уха, порванного изящными женскими зубками.
- Какая бесславная смерть! - произнес я краткую заупокойную. - Он хотел вылезти из праха и пополнить благородное сословие, но забыл о правоте изречения: «Нагим пришел я, нагим и сниду»! Покойся с миром, мой бедный соратник! Судьба оказалась немилосердной, но вполне справедливой к тебе, негодник. Ты презирал добрую половину человечества и пал наихудшей смертию, которой токмо может пасть мужчина - от женских зубов…
- Сударь! - протягивала ко мне руки Диана. - Сударь! Мы должны спасти Луи.
- Ах, виноват, виноват! - принялся я расшаркиваться. - Бегу, бегу сию же минуту! Это все проклятые сантименты виноваты, будь они неладны. Комок подступает к горлу. Видите ли, этот убитый когда-то был моим другом. Но довольно! Довольно, сударыня!
И я побежал в Лувр, сломя голову.