Бюссимания

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » Бюссимания » Научная библиотека » Книга Н.Э. Микеладзе. «Шекспир и Макиавелли..."


Книга Н.Э. Микеладзе. «Шекспир и Макиавелли..."

Сообщений 1 страница 4 из 4

1

Интересный разбор Франсуа Анжуйского (Алансонского).
Взят из книги Микеладзе Натальи Эдуардовны «Шекспир и Макиавелли: тема "макиавеллизма" в шекспировской драме» 
вот ссылка на книгу целиком http://www.w-shakespeare.ru/library/she … velli.html

Глава 3. Уильям Шекспир и «школа» Макиавелли

Речь в этой главе идет о том, что упоминаемые в трудах Шекспира "герцоги Алансонские", в том числе, в первой части "Генриха VI" сподвижник Жанны Д'Арк, припечатанный бардом, как "макиавель", вовсе не имели отношения к своим историческим прототипам, а подразумевался под ними известный нам Франсуа Валуа.

...Наш третий путь — это поиски более близкого по времени к Шекспиру «отъявленного» (notorious) Макиавеля среди герцогов Алансонских. И такой претендент-современник немедленно обнаруживается (26). Это не кто иной, как младший сын Екатерины Медичи и Генриха II, Франсуа (1554—1584), герцог Алансонский, затем Анжуйский.

Из всех исторических Алансонов именно младший Валуа был наиболее хорошо знаком англичанам елизаветинской эпохи, поскольку на протяжении десяти лет (!) он считался главным иностранным претендентом на руку королевы Англии Елизаветы. Переговоры об этом браке велись с начала 1572 по 1582 г. и были для Елизаветы основным средством воздействия на внутреннюю (отношение к гугенотам) и внешнюю политику Франции, удерживая ее от союза с Испанией, в первую очередь. Для французской короны подобное «избавление» от лидера «недовольных» Алансона было сродни уничтожению одного из постоянных источников беспокойства в королевстве, а потому в благоприятном исходе сватовства были заинтересованы как Екатерина Медичи, так и король Генрих III, ранее, будучи еще герцогом Анжуйским, также отметившийся среди женихов королевы-девственницы. Дело сватовства, начатое между восемнадцатилетним принцем и сорокалетней королевой и периодически оживлявшееся на протяжении многих лет, так что сторонники его не теряли надежды, а противники не избавлялись от беспокойства, расценивается английскими историками как «шедевр дипломатии» (27) Елизаветы.

Показательна характеристика, которую дает Алансону (с 1576 г. — Анжу) энциклопедия Ларусс: «Его малодушие и непостоянство создали ему репутацию вечного героя провалившихся предприятий» (28). Будучи католиком, в гражданских войнах он боролся с гугенотами, несмотря на то, что долго заверял их в своей поддержке и некоторое время признавался ими главным оппонентом «итальянской» политики Екатерины Медичи. После Варфоломеевской резни Алансон не препятствовал (а возможно и способствовал) распространению слухов, будто он обещал гугенотам отомстить за убийство Колиньи, которые создали ему на время репутацию «веротерпимого» Валуа. Именно тогда он заключил союз с Генрихом Наваррским и даже одно время находился в тюрьме, однако вскоре снова завоевал расположение двора, принеся в жертву своего фаворита Ла Моля.

Французский политический публицист, гугенот И. Жантийе посвятил Алансону свой трактат «Анти-Макиавелли» в 1576 г., не получив, впрочем, в ответ от герцога ничего, кроме насмешки. Это был «триумфальный» год для Алансона в его роли «сторонника религиозного согласия», поскольку при его непосредственном участии в апреле был заключен так называемый «Мирный договор Месье» («Peace of Monsieur»), содержавший уступки гугенотам и давший на несколько месяцев передышку от гражданских войн. Однако, не прошло и года как король Генрих III при поддержке своего младшего брата разорвал мирный договор, и во Франции началась шестая религиозная война.

В 1578 г. Анжу при поддержке Вильгельма Оранского, очарованного «веротерпимостью» герцога, был провозглашен «Защитником свобод Нидерландов». Дело сватовства немедленно возобновилось, не без инициативы со стороны Елизаветы, одной из целей которой было «держать в узде силу, полученную французами в Нидерландах» (29).

На этот раз интенсивность переговоров о замужестве королевы и его тревожившая многих «реальность» чуть было не спровоцировали острый конфликт между королевой и ее подданными. В августе 1579 г. Анжу впервые посетил Англию в качестве официального жениха, а уже осенью королева почувствовала «давление со стороны Тайного Совета и недовольство народа» ее планируемым замужеством. Пуританин Дж. Стаббс опубликовал памфлет «Открытие Разинутой Пасти, готовой проглотить Англию, в лице очередного французского замужества...» («Discovery of а Gaping Gulf, wherein England is like to be swallowed up by another French marriage...»). Королева немедленно ответила Прокламацией «против тех, кто возводит хулу на Месье, брата короля Франции» («against such as speak evil of Monsieur, the French King's brother»). Резкость отповеди королевы лишь усилила тревогу в сердцах ее подданных. Стаббсу отрубили правую руку и он, размахивая окровавленным обрубком, приветствовал королеву, но даже это «героическое проявление лояльности» (30) не спасло его от заточения в Тауэр.

В конце 1579 г. Филип Сидни пишет королеве письмо, касающееся ее брака с Месье: «А Letter Written by Sir Philip Sidney to Queen Elizabeth, Touching Her Marriage with Monsieur». Надо отметить, что титул «Месье» без добавления имени собственного после заключения мирного договора 1576 г. («Мира Месье») применялся англичанами только к герцогу Алансонскому, вскоре ставшему Анжуйским. Именно под именем Месье Алансон будет фигурировать в драмах Дж. Чепмена «Бюсси д'Амбуа» и «Месть Бюсси д'Амбуа», созданных спустя 25—30 лет после описываемых событий.

Направляя частное письмо королеве, сэр Ф. Сидни, в отличие от Стаббса, опубликовавшего свой памфлет, ничем не нарушал этических норм, и даже напротив, выполнял долг придворного, подающего «добрый совет» своему соверену в широко обсуждавшемся с самого воцарения Елизаветы вопросе замужества. Письмо Сидни, однако, циркулировало во множестве списков, хотя и было впервые опубликовано лишь век спустя. По всей вероятности, идея этого послания исходила от дяди Сидни графа Р. Лейстера и Ф. Уолсингема, основных противников брака Елизаветы и Алансона, избравших «наивного идеалиста [Сидни] в качестве идеального средства» (31) высказать то, что они не решались высказать королеве сами.

Основные положения письма сводятся к следующим: 1) брак с Месье невыгоден (unprofitable) королеве; 2) согласившись на это замужество, она ослабит и потеряет друзей-протестантов и усилит, но не приобретет в друзья католиков; 3) Алансон амбициозен, непостоянен, властолюбив, коварен, его окружение преступно («сын Иезавели нашего времени», «нарушает свои обещания и неблагодарен по отношению к гугенотам, которым всем обязан», «отдал на разграбление Шарите и уничтожил Иссуар огнем и мечом», «влезает в дела Нидерландов», «сватает то дочь короля Испании, то Ваше Величество» — все это «очевидные доказательства, что он движется, куда ветер подует, стремится к власти, каким бы путем она ни достигалась» (32) и т.п). Месье предстает у Сидни человеком, «готовым использовать любой случай, чтобы нанести удар», человеком, с которым для Елизаветы невозможен никакой прочный союз, поскольку стремления каждого из них подобны двум «параллельным линиям, который никогда не пересекутся», а люди, «исходящие из противоположных принципов никогда не выработают общую доктрину» (33).

Ф. Сидни по понятным причинам не употребляет в письме хорошо известное ему слово «макиавеллист» (34), однако Алансон предстает в его изображении именно таковым, о чем говорит и выбор лексики, и сама система аргументации (35). Образ «рвущегося к власти политика», созданный Сидни, входит в явное противоречие с тем Алансоном, на которого три года назад возлагал надежды И. Жантийе. Не исключено, что Сидни подразумевал этот контраст между псевдо-«антимакиавелем» Жантийе и истинным «макиавелем», воспитанным «Иезавелью» (Екатериной Медичи), сочиняя свое письмо Елизавете.

Елизавета, естественно, так и не вышла замуж за Алансона, несмотря на «оживление» сватовства в начале 80-х годов и второй визит герцога в Англию в ноябре 1581 — феврале 1582 гг., во время которого он добыл деньги, необходимые для авантюрных предприятий во Фландрии (Елизавета рассматривала эти деньги как достаточную компенсацию за свой отказ от замужества). Доставивший герцога во Фландрию Лейстер, по возвращении отчитался» перед королевой в том, что «оставил Анжу как севший на мель старый корабль на песчаных берегах Нидерландов», а сама королева вскоре принесла извинения Вильгельму Оранскому за то, что «сбросила столько мусора (rubbish) на его землю» (36).

Столь явное охлаждение королевы к Анжу было связано с тем, что он опрометчиво ввязался в дела Нидерландов, не учитывая ни интересы английской короны в этой стране, ни свои собственные возможности. Стоило ему принять титулы герцога Брабанта (duke of Brabant) и графа Фландрии (count of Flanders) в 1581 г., как он был немедленно отвергнут Елизаветой. После операции, известной под названием «французское неистовство» (37) (French Fury) в январе 1583 г., когда Анжу попытался арестовать принца Оранского (человека, позвавшего сто в соправители), захватить Антверпен и превратить свою фиктивную власть над Фландрией в реальную, — англичане окончательно укрепились в своем резко отрицательном мнении об этом принце.

Вместе с тем, мне трудно согласиться с Э. Майером, для которого «совершенно очевидно», что Шекспир заклеймил своего Алансона «отъявленным макиавелем», памятуя об «абсурдном» посвящении Жантийе38. Конечно, сам факт такого посвящения должен был выглядеть в глазах англичанина по меньшей мере курьезным. Однако неизвестно, знал ли Шекспир о посвящении трактата Алансону, да и о самом существовании этого трактата (мы не располагаем никакими свидетельствами знакомства Шекспира с трактатом Жантийе к началу 90-х гг., трактат был издан в Англии лишь в 1602 г. и без посвящения Алансону), но ему наверняка были известны широко обсуждавшиеся перипетии «французского замужества» королевы-девственницы, не получившего поддержки ни в народе, ни в близких к Лейстеру влиятельных придворных кругах.

Следовательно, самое большее, о чем мы можем говорить, это о разделяемых Шекспиром представлениях об Алансоне, сложившихся в Англии не без воздействия пропаганды партии Лейстера-Уолсингема. В логической завершенности это может служить косвенным доказательством предполагаемой многими учеными близости молодого Шекспира к «кругу Сидни» после 1585 г. (в так называемые «утраченные годы»). Форма этой «близости» остается по-прежнему неясной: наиболее вероятным выглядит предположение, что молодой Шекспир начинал свою театральную карьеру в труппе «слуг графа Лейстера», а упоминание о «Макиавеле — Алансоне» в хронике 1590 г. (не исключена и более ранняя ее датировка) года является отголоском полемики прошлых лет и своего рода «данью памяти» патрону труппы (граф Лейстер умер в 1588 г., тогда же распалась и его труппа, его племянник поэт Ф. Сидни погиб в Нидерландах в 1586 г., сражаясь на стороне повстанцев против Испании).

Примечания:

26. Д. Уилсон в комментарии к своему изданию трилогии 1968 г., ссылаясь на комментарий Т. Брука в издании 1918 г., допускает, что это упоминание имени Макиавелли «предполагает отсылку к католическому жениху Елизаветы, ...предмету ненависти протестантской Англии». (См.: Shakespeare W. King Henry VI. Ed. J.D. Wilson. Cambridge, 1968, p. 203). Однако более подробного освещения это небеспочвенное предположение не получило.
27. Pollard A.F. The Political History of England in 12 vols. From the Accession of Edward VI to the Death of Elizabeth (1547—1603). London. 1910, vol. 6, p. 340.
28. Larousse. Op. cit., tome I, p. 399.
29. Pollard A. Op. cit., p. 345.
30. Op. cit., р. 347.
31. Miscellaneous Prose of Sir Philip Sidney. Ed. by K. Duncan-Jones and J. van Dorsten. Oxford, 1973, p. 35.
32. Op. cit., pp. 48—49. [Перевод мой. — Н.М.]
33. Op. cit., pp. 50, 52.
34. Имя Макиавелли и производные от него уже встречаются к этому времени в английской литературе и публицистике, как было показано в главе 1.
35. И. Рибнер усматривает очевидное влияние политических сочинений Макиавелли в «научном, эмпирическом» подходе Сидни к анализу аргументов за и против брака Елизаветы с герцогом Алансонским. (См.: Ribner Е Machiavelli and Sidney's Discourse to the Queenes Majesty. Italica, XXVI, Sept. 1949, № 3, pp. 177—187).
36. Цит. по: Pollard A. Op. cit., pp. 350—351.
37. Дж. Бруно в «Изгнании торжествующего зверя» крайне негативно отзывается о «галльском неистовстве», не называя, правда, имени его «автора». Мотивы Бруно понятны: 1) он пишет свой диалог в Англии в 1584 г., там же он опубликован (с фиктивным штампом), следовательно, выражает в нем взгляд на актуальное политическое событие, разделяемый елизаветинцами; 2) он пользуется покровительством французского короля Генриха III, с чьей миссией, вероятно, и находился в Англии в 1583—85 гг., а вовсе не его склонного к авантюрам брата. По мысли Бруно, именно Генрих III (а не герцог Анжуйский-Алансон, на которого напрасно возлагал надежды принц Оранский) и есть идеал «веротерпимого» монарха, способного привести народы к религиозному согласию. (См.: Бруно Дж. Изгнание торжествующего зверя. О принципе, начале и едином. Минск, 1999. С. 167).

0

2

Продолжение...

Подтверждения вышеописанного представления елизаветинцев о младшем Валуа (прямо противоположного (!) той оценке, которую он заслужил у Жантийе, что лишний раз заставляет усомниться во влиятельности трактата «Анти-Макиавелли» в Англии XVI в.) находим в драмах современника Шекспира Джорджа Чепмена, касающихся убийства Бюсси д'Амбуаза (у Чепмена — Бюсси д'Амбуа).

В первой из трагедий дилогии «Бюсси д'Амбуа» (1604) герцог Алансонский, выведенный под именем Месье (Monsieur), предстает истинным «макиавеллистом», готовым принести все в жертву ради получения короны Франции. В первом же своем монологе в пьесе Месье произносит:

There is no second place in numerous State
That holds more than a cipher: in a King
All places are contain'd.
...There's but u thread betwixt me and a Crown
I would not wish it cut, unless by Nature;
Yet to prepare me for that likely fortune
'Tis fit I get resolved spirits about me. (I, 1)

По версии Чепмена, вся интрига с убийством людьми короля его приближенного Бюсси замыслена Месье с тем, чтобы в будущем месть пала на голову короля — его брата — и открыла самому Месье путь к короне. У Чепмена Месье характеризуется как «политик» (politic, V, 2 — в негативном, отсылающем к Макиавелли смысле) (39) и «убийца» (murderer, V, 3).

У историков нет единства (40) в этом вопросе, хотя большинство считает замешанными в убийстве Бюсси как короля Генриха III, так и его брата, несмотря на то, что Алансон отсутствовал во Франции в момент убийства (он действительно был в 1579 г. в Англии). А. Дюма в романе «Графиня де Монсоро» также переставляет акценты, целиком возлагая ответственность на Алансона, как это сделал ранее Чепмен.

Й. Хёйзинга в «Человеке играющем», анализируя значение gaber — средневековой групповой игры, построенной как взаимный обмен участников поношениями, бахвальствами и насмешками, ссылаясь на хрониста (41) Генриха III, приводит в качестве одного из поздних примеров конца XVI в. случай с Бюсси и Алансоном (на тот момент — герцогом Анжуйским): «Герцог Анжуйский, как полагают, нашел упоминание об этой игре в Амадисе Галльском и решил поиграть в нее со своими придворными. Бюсси д'Амбуаз по необходимости принуждает себя выслушать герцога. ...Правило гласит, что все участники здесь должны быть равны и ни одно слово не должно быть воспринято как обида. Тем не менее игра становится поводом для низкой интриги, с помощью которой герцог Анжуйский подталкивает своего противника к гибели» (42).

В драме Чепмена мотив gaber сохранен в сцене (III, 2) обмена «истинными представлениями» друг о друге между Бюсси и Алансоном, и Месье является инициатором этого. Мнения, высказываемые героями, более чем оскорбительны, и их болезненность не искупается прямотой.

По одной из версий французских историков, резкость какого-то высказывания Бюсси в этой игре послужила поводом для герцога удалить своего верного «миньона» в Анже (Анжер) к вящему удовольствию Генриха III, который терпеть не мог заносчивого фаворита своего брата. Лицемерный Анжу хотел тем самым снискать расположение короля. Удаленный от двора Бюсси в письме рассказал другому приближенному герцога Анжуйского о своей победе над графиней де Монсоро, женой королевского ловчего, тот передал письмо герцогу, который поделился новостью с королем и «забыл» письмо в его кабинете, король сообщил обо всем своему ловчему, и оскорбленный муж организовал убийство Бюсси во время очередного свидания с графиней (43).

Мотив письма также присутствует у Чепмена, однако ответственность за убийство английский драматург целиком возлагает на Месье, оставляя короля Генриха III непричастным к этому преступлению.

Во второй трагедии дилогии «Месть Бюсси д'Амбуа» (The Revenge of Bussy D'Ambois, 1610) Месье перед отъездом в Брабант стремится довести свою интригу до конца и пытается уговорить брата Бюсси Клермона отомстить за его смерть, убить короля и помочь самому Месье обрести корону. Клермон с брезгливостью отвергает его предложение, отказываясь служить герцогу и быть его орудием:

...You did no princely deeds
Ere you're born, I take it, to deserve it;
Nor did you any since that I have heard
Nor will do ever any, as all think. (I, 1, 287—290)

Интересно, что герцог Гиз, выведенный К. Марло в «Парижской резне» как ее инициатор, макиавеллист и кровавое чудовище, в драме Чепмена предстает в совершенно ином облике — человека прямого и даже благородного. Именно из его уст мы слышим обвинения в «макиавеллистских подлостях» в адрес Алансона (Monsieur) и Балиньи, под влиянием которых находится король Генрих III:

There are your Machiavellian villains.
Your bastard Teucers that, their mischiefs done,
Run to your shield for shelter...
...woe be to that state
Where treachery guards, and ruin makes men great! (IV, 4) (44)

Таким образом, схожие представления об Алансоне (Месье), Франсуа Эркюле де Валуа, разделяли по меньшей мере трое влиятельных писателей елизаветинской эпохи: Ф. Сидни, У. Шекспир и Дж. Чепмен. И этот образ Алансона резко контрастирует с потенциальным «героем» религиозно-политической утопии И. Жантийе. Не логично ли предположить в таком случае, что неосторожное посвящение трактата Жантийе герцогу Алансонскому (человеку с более чем подмоченной репутацией в глазах англичан) могло заставить елизаветинцев усомниться и в прочих достоинствах этой работы, в ее объективности по отношению к главному предмету — сочинениям Н. Макиавелли?

Влияние трактата Жантийе на елизаветинскую драму и литературу представляется в этом свете несколько преувеличенным Э. Майером, что не исключает существенного влияния идей французского гугенота на английских авторов религиозно-политических сочинений и памфлеты пуритан-моралистов начала XVII в.

По всей вероятности, замечание Шекспира об «Алансоне — известном (отъявленном) Макиавеле» в первой части хроники «Генрих VI» в действительности относилось к младшему сыну Екатерины Медичи, несостоявшемуся жениху Елизаветы Тюдор. То есть, в данном случае, мы имеем дело со смысловой контаминацией, в результате которой происходит прикрепление «говорящей» характеристики не к персонажу, а к имени. Исторический персонаж Жан II Алансонский, как реальный герой описываемых хронистом событий, невольно послужил для этого лишь опорой. Употребленное именно в этом смысле и в таком качестве выражение «отъявленный Макиавелли» по отношению к любому историческому Алансону могло вызвать сочувственный отклик у английской театральной публики того времени. Напомним как немаловажную деталь само построение озадачившей нас фразы, потребовавшей столь обширного комментария: «Alençon! that notorious Machiavel!». Соединение в одной короткой фразе двух значимых имен, несомненно, было рассчитано на тренированное «ухо» аудитории театра шекспировской эпохи.

Примечание:

39. В I, 1 Месье убеждает Бюсси быть ему во всем послушным («Ве rul'd by me then») с помощью рассуждений совершенно в духе Макиавелли. Речь идет о «Фортуне», чьи «дары приходят внезапно, и если ее избранник не успел их тут же схватить, он теряет их навсегда». Вывод Месье: «А потому будь моим орудием» («Then be rul'd»).
40. Chapman G. Bussy D'Ambois. Ed. by N. Brooke. Lnd., 1964, p. LX.
41. Varillas A. De Histoire de Henry III. Paris, 1694, I, p. 574. He исключено, что эта хроника царствования Генриха III и была источником Дюма.
42. Хёйзинга Й. Homo Ludens. Статьи по истории культуры. М., 1997 С. 80.
43. Подробнее об истории Бюсси д'Амбуаза см.: Кастело А. Королева Марго. М., 1999. С. 135—136; Хёйзинга Й. Указ. соч. С. 352—353; а также роман А. Дюма «Графиня де Монсоро».
44. Chapman G. The Revenge of Bussy D'Ambois. Ed. by R.J. Lordi. Salzburg, 1977

0

3

Продолжение...

Но всей вероятности, замечание Шекспира об «Алансоне — известном (отъявленном) Макиавеле» в первой части хроники «Генрих VI» в действительности относилось к младшему сыну Екатерины Медичи, несостоявшемуся жениху Елизаветы Тюдор. То есть, в данном случае, мы имеем дело со смысловой контаминацией, в результате которой происходит прикрепление «говорящей» характеристики не к персонажу, а к имени. Исторический персонаж Жан II Алансонский, как реальный герой описываемых хронистом событий, невольно послужил для этого лишь опорой. Употребленное именно в этом смысле и в таком качестве выражение «отъявленный Макиавелли» по отношению к любому историческому Алансону могло вызвать сочувственный отклик у английской театральной публики того времени. Напомним как немаловажную деталь само построение озадачившей нас фразы, потребовавшей столь обширного комментария: «Alençon! that notorious Machiavel!». Соединение в одной короткой фразе двух значимых имен, несомненно, было рассчитано на тренированное «ухо» аудитории театра шекспировской эпохи.

В поисках новых аргументов «за» вышеизложенную гипотезу вернемся к нашему непосредственному предмету — текстам Шекспира.

Имя Alençon около двадцати раз встречается в пьесах Шекспира. И один эпизод в хронике «Генрих V» является, на наш взгляд, косвенным подтверждением особого отношения драматурга к этому, известному в прошлой и современной Шекспиру истории, имени. Этот эпизод (IV, 7—8) касается выдуманной Генрихом V интриги с «перчаткой герцога Алансонского». Во время ночных «хождений в народ» неузнанный король ссорится с солдатом Уильямсом, «резким на язык» и критично настроенным по отношению к войне и «королевскому слову». Они обмениваются перчатками — залогами будущего поединка. Но когда доходит до дела, король дает задний ход и передает полученную им в залог перчатку Флюэллену, сопровождая это ложным заверением, будто перчатка принадлежала герцогу Алансонскому и «если кто-нибудь потребует ее обратно, значит, он друг герцога и наш враг» (a friend to Alençon and an enemy to our person). Когда солдат Уильяме требует назад свою перчатку, Флюэллен, видя в нем «приверженца герцога Алансонского», называет его «самым гнусным изменником (an arrant traitor as any's) во всей вселенной, во всей Франции, и во всей Англии», «злодеем и предателем» (villain and traitor). Обман короля вскоре выходит наружу, и status quo восстанавливается, но показательно другое: дело не только в эпитетах, употребляемых персонажами по отношению к «стороннику Алансона», сколько в самом факте выбора Шекспиром имени Алансона как опорного для «истории с перчаткой».

Герцог Алансонский (Жан I, отец того Жана, который был соратником Жанны д'Арк), в самом деле, был участником знаменитой битвы при Азинкуре и геройски пал в ней, однако Шекспир в «Генрихе V» не выводит его в качестве действующего лица. Зато в сомнительной истории с перчаткой (которая сама по себе является «бессовестным» обманом) при имеющемся у короля большом выборе действующих лиц-французов, на которых он мог бы сослаться (Burgundy, Orleans, Bourbon и пр.), он тем не менее вспоминает именно Алансона, которого нет в пьесе, но имя которого и здесь прямо соотносится с «предательством», «злодейством» и «враждебностью» но отношению к Англии и англичанам. В этом контексте на протяжении короткого эпизода имя Алансона употребляется пять (!) раз. Учитывая значимость вербальной составляющей для елизаветинского театра (того, что слышит зритель), мы вправе предположить и в данном случае отсутствие случайности в выборе имени Алансона.

Второе соображение касается комедии «Бесплодные усилия любви» (1591, 1595?), в которой герцог Алансонский упомянут дважды в эмоционально-нейтральном контексте: одна из фрейлин Принцессы названа «наследницей Алансона», она же вспоминает, что встречала Дюмена «при дворе герцога Алансонского». Роли в интриге пьесы эти упоминания не играют, однако придают оттенок исторической достоверности ее сюжету. Это тем более важно, что литературные источники сюжета комедии не обнаружены, и следовательно, она является совершенно самостоятельным созданием Шекспира. Исторические же реалии ситуации «Бесплодных усилий любви», напротив, установлены: Маргарита Валуа, в самом деле, навещала с некоей миссией Генриха Наваррского в Нейраке в 1578 г. И Шекспир опирался на действительный факт недавней истории. Тем более показательно, что, упоминая интересующее нас историческое лицо, драматург по-прежнему именует его Алансоном, в то время, как с 1576 г. Франсуа де Валуа принял титул герцога Анжуйского. Объяснений, по-видимому, следует искать в очередности соисканий руки Елизаветы Английской сыновьями Екатерины Медичи. Первым женихом был герцог Анжуйский (позднее ставший королем Франции Генрихом III), и он был безоговорочно отвергнут, но запомнился англичанам как «жених-Анжу». Незадолго до Варфоломеевской резни (в том же 1572 г., что сразу составило крайне негативный фон этому марьяжному предприятию) к Елизавете начал свататься герцог Алансонский, который, несмотря на переход к нему спустя несколько лет титула старшего брата, остался в сознании англичан в качестве «жениха-Алансона» (и Monsieur), представлявшего в общественном мнении гораздо большую угрозу Англии, чем предыдущий соискатель-француз.

Из сорока с лишним употреблений Шекспиром слова «monsieur» два представляют для нас несомненный интерес (в обоих случаях слово написано с заглавной буквы). В V, 2 «Бесплодных усилий любви» Бирон прогоняет одного из участников маски «девяти героев» словами: «Огня Monsieur Иуде, чтоб нос он не расшиб» (двойной нос Алансона был постоянным предметом насмешек и поводом для эпиграмм, соотносивших с двойным носом свойственное ему двуличье) (45). Маршал Бирон, соратник Беарнца и один из лучших протестантских военачальников, несомненно разделял мнение французских гугенотов об Алансоне как о «предателе» после его отречения от них.

В «Венецианском купце» (I, 2) Порция с Нериссой в реестре отвергнутых женихов упоминают некоего «знатного француза», «Monsieur Le Bon» (служанка называет их «царственными женихами» — princely suitors, поэтому мы вправе рассматривать сцену как прозрачный намек и любование остроумной разборчивостью «вечной невесты» Елизаветы). Порция даст следующую оценку Французу: «Раз уж Бог его создал, так пусть слывет за мужчину. Право, я знаю, что насмехаться грех. Но этот! Да, у него лошадь лучше, чем у неаполитанца; гадко хмурить брови он умеет лучше, чем пфальцграф. Он — совершенное ничто. Стоит дрозду запеть, он уже готов прыгать... (46) Он рад фехтовать со своей собственной тенью. Выйди я за него, я бы вышла за двадцать мужей сразу. Презирай он меня, я бы ему это простила, потому что, люби он меня до безумия, я никогда не ответила бы ему любовью». Когда речь заходит о Шотландце, «взявшем взаймы от Англичанина пощечину», Порция вспоминает, что Француз «поручился» отдать за него долг (явный намек на поддержку Францией шотландского сепаратизма и двойную политическую игру Екатерины Медичи). Кроме того, в имени Француза («Месье Красавчик») содержалась откровенная ирония, поскольку Алансон отнюдь не блистал красотой: его лицо было изъедено оспой, да и знаменитый двойной нос вряд ли его украшал.

Примечания:

45. А. Кастело в своей книге о Маргарите Валуа приводит такую эпиграмму периода «фландрской авантюры» герцога (Указ, соч. С. 129):

Фламандцы, не глядите косо
На Франсуа и его два носа,
И по праву и по обычаю
Два носа — знак двуличия.

46. Вот так описывает А. Кастело торжественный въезд в Тур «триумфатора» Месье, только что заключившего выгодный для себя мирный договор: «И вот когда "возмутитель гражданского покоя" приближался по парадной аллее, в толпе кто-то «весьма искусно воспроизвел сначала трель соловья, потом пение разных других птиц». У туренцев своеобразное чувство юмора: возможно, песнь насмешника дрозда прозвучала как раз в тот момент, когда новый герцог Анжуйский проходил под бандеролью, надпись на которой гласила:

    ...увенчан славою земель,
Чьей доблести ты господни отныне.

Доблести!.. Франсуа сделался господином четырех самых богатых провинций королевства только ценою предательства». (См.: Указ. соч. С. 106—107). Не исключено, что анекдот о «песне насмешника дрозда» был хорошо известен в елизаветинской Англии, откуда пристально наблюдали за поведением потенциального «супруга» своей королевы.

0

4

И отрывок из Главы 6. Какую книгу читает Гамлет? (к вопросу об интерпретации трагедии)

«Гамлет» Шекспира, по-видимому, был первой пьесой, написанной в том же жанре кровавой трагедии, что и «Иеронимо», в которой предпринималась сознательная попытка внести коррективы в сложившуюся традицию, предложить новые смысловые пути для развития популярного у театральной публики жанра трагедии мести. Шекспировский Гамлет первым среди елизаветинских героев-мстителей приходит к мысли о необходимости полагаться на Провидение: «...there's a special Providence in the fall of a sparrow». В этом отношении, ключевой является сцена на кладбище: сидит Гамлет и держит в руках череп, рассуждает о прахе, в который все возвратится, потом он станет свидетелем прощания с Офелией... Здесь кончается его «месть», он понимает бессмысленность подобных человеческих деяний. Он откажется от «умышленного зла», но не от своего долга по исправлению мира.

Для С. Тернера это — отправная точка. «Трагедия мстителя» (1606?) Тернера начинается с аналогичной сцены: стоит Виндиче и держит в руках череп своей возлюбленной. После чего он сочтет себя бичом Божьим, прольет много крови, станет злодеем большим, чем его обидчики, попадет в тюрьму и будет казнен, как обыкновенный преступник, в согласии с законом, в то время как другой потенциальный мститель (за жену) — Антонио, ничего не предпринимающий для мести, полагающийся на небеса, ими будет сполна отмщен и вознагражден. «Недовольный» (1604) Дж. Марстона — комедия мести, в которой в один клубок сплетаются несколько взаимообусловленных «revenges». Это мастерская пародия на классическую трагедию мести, выворачивающая наизнанку ее схему, доводящая ее до абсурда. Брат Бюсси д'Амбуаза Клермон в пьесе Дж. Чепмена «Месть Бюсси д'Амбуаза» (1610) откажется мстить королю, предпочтет покончить с собой, предоставив все Провидению и (в исторической перспективе) окажется абсолютно прав, поскольку «Аз воздам» сработает как хорошо отлаженный механизм. Драматурги-елизаветинцы прекрасно понимали, что их герои-мстители неизбежно превращались в злодеев-мстителей и их не спасали уже ни пафосные страдательные монологи, ни прочие «виды и знаки скорби». Наконец, этическое несовершенство их героев и того кодекса личной мести, который невольно проповедовался ими со сцены, было очевидно самим драматургам.

0


Вы здесь » Бюссимания » Научная библиотека » Книга Н.Э. Микеладзе. «Шекспир и Макиавелли..."


Рейтинг форумов | Создать форум бесплатно